...Совершенно неожиданно впереди открылось болото со стоячей водой, странно неподвижной, что не переливалась через низкие края, не стекала вниз, в нижнее болото, настоящее, большое. Здесь из воды торчали коряги, корни затонувших деревьев, поднимались белесые, как утренний туман, высокие растения, похожие на упавшие в снег кверху острием сосульки.
     Цветок прыгала по кочкам и корягам очень ловко, непривычно ловко для вообще-то медлительных и неуклюжих жителей деревни. Во все стороны летели брызги, коряги под ее весом погружались, но она успевала скакнуть на следующую, наконец погрузилась до пояса, но все же быстро добралась до исполинского выворотня: мокрые, осклизлые корни упавшего дерева торчат как страшные когтистые лапы паука, все черные, покрытые гнилью, а снизу из тухлой воды вылезают безглазые мелкие животные, карабкаются, слабые и беспомощные... с виду слабые и беспомощные.
     — Бери левее! — прокричала она с выворотня. — Там под водой ствол... По нему и добежишь!


     Придон прыгнул в вонючую воду, от смрада перехватило дыхание. С берега начали сигать в болото мелкие зверьки, похожие на лягушек, но с гребнями на спинах, а он с тоской пытался увидеть в мутной жиже этот ствол, ведь справа и слева бездна, наконец Цветок, сообразив, вытянула руку, он сдвинулся левее, под ноги попалось твердое, округлое, склизкое.
     Он вспомнил, как ребятней вскакивали на бочки и гоняли по двору на спор: кто дольше удержится, надо было только быстро-быстро перебирать ногами и держать равновесие, но сейчас под ним не сухой бок бочки, а нечто осклизлое, невидимое в тухлой смердящей воде.
     Сцепив зубы, он бежал, воды сперва по колено, потом ствол начал приподниматься, но, когда мутной жижи было по щиколотку, подошва соскользнула. Он взмахнул руками и обрушился в болото, руки раскинул, стремясь за что-то, да ухватиться. Грязь залепила глаза, но пальцы ухватились за толстое, скользкое, он с усилием встянул себя на этот полузатопленный ствол, даже пошел на четвереньках, уже не стыдясь своего негероического облика.
     Полуослепший, он ткнулся лицом в переплетение корней, даже не понял, что это не хищные лапы зверя, но Цветок ухватила за волосы. Он кое-как поднялся на ноги, хотел оглянуться, держась за корни. Цветок с неожиданной силой удержала.
     — Не оглядывайся! — сказала она настойчиво.
     — А что там?
     — Не оглядывайся, — повторила она сдавленным голосом. — Ни в коем случае не оглядывайся!
     Он ощутил странное чувство, как будто кто-то огромный и чудовищно сильный пристально смотрит ему в спину, взгляд проникает через плотную одежду из лыка, продавливается сквозь кожу, просачивается в плоть, достигает внутренних органов...
     Сердце кольнуло. В груди начал нарастать холод. Настоящий холод, которому не место в этой влажной бане.


     Цветок соскользнула с выворотня, пошла наискось к противоположному берегу. Вода поднялась ей до середины груди. Придон поспешно слез, холод из груди словно бы переместился на шею, замерзло ухо, словно прихваченное морозом, но вскоре ощущение холода опустилось снова до уровня лопаток.
     Охваченный паникой, он понесся за нею, как обезумевший лось. Цветок шла быстро, за нею, как за плывущей уткой, расходились клином тяжелые коричневые волны, непроницаемые, теплые, наполненные останками болотных растений и животных. Запах тоже был омерзительный, болотный.
     Перед самым берегом он обогнал женщину, вломился в заросли болотных растений, непривычно жестких и острых. Ощущение тяжелого взгляда ослабело, холод в груди начал размываться.
     А когда он выбрался на твердое, чувствовал в груди только острый осколочек, словно туда попала мелкая заноза. Цветок выбралась легко, грациозная, как молодой олененок.
     — Не садись, — предупредила она, — здесь плохой мох... И туда не садись, посмотри, что над головой!.. Нельзя под деревом ложиться, нельзя!.. С ума сошел?
     Хрипя и задыхаясь, он позволил увлечь себя вверх по тропе, Цветок называла это тропой, хотя он не видел даже звериных следов, там ее пальцы разжались, он рухнул на сравнительно твердую и почти сухую землю, только ухватился за приглашающе свесившуюся ветку, подтянулся, но Цветок вскрикнула в ужасе и негодовании:
     — Ты что же...
     Он не успел ничего понять, как она прыгнула, послышался хруст. Она переломила ветку намного выше, а он повалился на спину. Обломанная ветка осталась в его руках.
     — Ты чего? — спросил он.
     — Это ты чего, — ответила она зло. — Как будто в вашем лесу не растут эти липалы!
     Придон попытался выбросить ветку, но она намертво прилипла к ладоням. Цветок, ворча, набрала в руки травы и, обхватив ветку, обломала концы. На ладони Придона остался прилипший обломок чуть длиннее самой ладони. Он ужасно мешал, Придон сперва злился, потом со страхом понял, что теперь, даже попадись ему на дороге топор, не сможет ухватить за рукоять...
     — Чего это они, — сказал он с неловкостью. Глаза отводил, но и не рассказывать же, что есть края, где таких деревьев нет.
     — Они людей не едят, — сообщила Цветок. Он удивился, она добавила: — Но приходят звери и... едят. А кровь и кости зачем-то дереву. Не знаю почему, но эти деревья и звери давно в таком сговоре.
     — Подлый сговор, — прохрипел он.
     — Почему? — удивилась она.
     — Просто подлый...
     — А, тогда ладно. Ну, отдохнул? Сколько в тебя влазит? Вон уже зеленушка подбирается.
     Придон со стоном подхватился, рукоять меча больно стукнула по затылку. И снова бежали между огромными, покрытыми толстым зеленым мхом скалами, что не скалы, а всего лишь стволы деревьев... там, под толстым жирным слоем живого хищного мха, что уже и не мох, а что-то злое, ненасытное, страшное...
     Женщина легко скользила между деревьями, иногда падала на четвереньки, он обычно не успевал, его стегали жгучие нити, он вламывался в липкую ядовитую паутину, на голову сыпались влажные комья и, быстро-быстро двигая слабыми лапками, заползали под лыковую одежду. Он падал и катался, давил, как его учили в деревне, Цветок испуганно вскрикивала и оборачивалась, он поспешно вскакивал, чтобы она не возвращалась, несся к ней.
     Справа земля пошла настолько сухая, что у него сердце заныло, словно встретил давно забытое, родное, ноги сами понесли в ту сторону. Он услышал предостерегающий крик. Цветок размахивала руками, указывала вверх.
     Он похолодел: над головой в зелени просвечивают раздутые лиловые гроздья, похожие на слипшуюся икру крупных рыб или жаб. На глазах разбухали, в них пульсировало, он видел, как за тонкой оболочкой двигаются маленькие темные тела.
     — Уходи! — донесся крик.
     Опомнившись, отпрыгнул, и почти сразу на то место, где он стоял, посыпались мелкие черные черви. Твердая как камень земля расступалась, словно жидкая глина. Через мгновение упавший первым зарылся полностью. Придон едва не выблевал, представил, как его крепкие плечи пропустили бы эту мерзость вот так же...
     Цветок остановилась в десятке шагов впереди, махала рукой.
     — Как ты бежишь, — прохрипел он. — Как ты бежишь... В ее коричневых глазах мелькнуло изумление.
     — Бегу?.. По Лесу иначе нельзя. Если медленно, то обязательно что-то успеет прицепиться... Вон к тебе уже...
     Она деловито поотрывала от него крупные желтые семена, что уже сменили цвет под его кожу, начали буравить, запускать мелкие, пока еще мелкие корешки. Он покорно терпел, хотя боли не было. От семян, что внедрялись, даже приятно, а вот эта грубая женщина-полузверь совершает почти убийство...
     Он всхрапнул, кровь пошла по телу, разгоняя сладкий яд, он взглянул на девушку уже с благодарностью.
     — Спасибо. Я бы не выжил без тебя и суток.
     В ее глазах цвета древесной коры мелькнуло смущение.
     — Еще неизвестно, доживем ли до рассвета сами. Пойдем, здесь нельзя останавливаться.

Юрий Никитин. «Артания».
 

Наверх