Холод. Холод и тьма. Озноб тряс, как медведь грушу. Чьи-то хищные лапы схватили за руки, острыми когтями впились в ноги, боль стеганула огнем. Все, мелькнуло обреченное, к Ящеру потащили. Невнятные голоса, будто говорили, через мокрую тряпку, настойчиво лезли в уши, сливались и от того становились не понятными. Дернуло. Боль снова ожгла раскаленным свинцом, заметалась по телу. Рывок. Еще один и тьма поглотила с головой, как болотный омут добычу.
- Как такое может быть? - бухнул молодой, знакомый голос. - Или, старый, думаешь я косорукий?
- Не ведомо мне сие... - проскрипел ворчливо старческий голос. - Не живут с такими ранами, не живут...
- И ничего нельзя сделать?
Звенько послышалась в голосе говорившего боль и горечь близкой потери. От куда же он его знает? Воспоминание вертелось под носом, маячило, дразнясь, а когда он протягивал руку, что б ухватить за скользкий хвост, изворачивалось гадом подколодным, не даваясь в руки.
- Все, что можно - я уже сделал. - Не смазанным тележным колесом проскрипел старик. - теперь можно только ждать. Здоровый вот, как ты... Авось выживет...
Грудь жгло как огнем, будто свежей крапивы напихали под кожу. Хотелось почесаться, да так что б со скрипом, перекосившись от наслаждения. Едко пахло целебными мазями, душистыми травами, в носу засвербело. Разбойник сморщился, давя чих, натужился, сдерживаясь. В пещерах что-то заворочалось, будто мураш заполз и заблудился, шевелил лапами стремясь выбраться на волю, а заодно довести человека до сумасшествия щекоткой.
- Пчхи!
- Очнулся, что ли? - прокряхтел, кто-то невидимый. - Я уж было подумал, все, отбегалси молодец.
Звенько открыл глаза, уставился незряче во влажную темень.
- Скажи дед, я ослеп? Или в подземном мире нет солнца?
Прошаркало. Дед, - если голос старческий то кто ж еще? - с чем-то возился, грюкнула посудина. Парень жадно потянул носом, желудок завозился, квакнув настойчиво. Одуряюще запахло разваристой гречневой кашей, топленым маслом, зеленью, гусем...
- Вот когда отправишься к Ящеру - у него спросишь, есть там солнце или нету, - забрюзжал старик - И не слеп ты вовсе.
Мокрая тьма, скользя по векам, подалась в сторону. Полумрак горницы резанул по глазам белым светом. Звенько зажмурился, из-под плотно сжатых век потекли слезы. Проморгавшись, осторожно открыл глаза. Над ним склонился ветхий старик, сухие, узловатые пальцы теребили тряпицу. Выцветшие, почти белые глаза из-под кустистых седых бровей, смотрели остро, прицельно. Звенько поежился, мурашки споро шебурша лапками пробежали по спине, затаились.
- Да я уж понял... Водицы бы...
- Эн нет - засуетился дед, хлопнув себя ладонью по лбу, - слаб ты для водицы.
Старый прошоркал к печи, грюкнула заслонка.
- Отварчику сейчас целебного хлебнешь и будешь, как новенький, гхм... коли выживешь.
Звенько закатил глаза, сейчас опять какой-нибудь гадостью напоят, луче б куявы добили, чем корчится теперь от бормотухи дедовой... Стоп!
- Дед, а меня ж убили. Или нет? - перехваченным горлом просипел парень.
Старик, как большой еж, протопал обратно к ложу, ковшик с вонючим пойлом нес осторожно, словно нес величайшую драгоценность мира или напротив, страшнейший яд, плеснешь и прожжет землю до владений Ящера.
- Убили, убили... Только не до конца. Это хороших людев на раз убивают, а ворье всякое... Пей!
Звенько содрогнулся от запаха. Показалось, что в буром, парующем вареве мелькнуло, что-то живое, желудок протестующе дернулся вверх, застрял в горле.
- Пей тебе говорят, не вороти морду! - прикрикнул старик. - сдохнешь, мне Кресан голову снимет.
При имени отца, Звенько глупо раззявил рот, ошарашено уставился на деда. Тот не растерявшись, плеснул варево в пасть больному, крепко зажал ладонью рот. Удовлетворенно прокряхтел:
- Вот так. Не знаю, за что тебя любят боги и для чего берегут такого никчему, но заживает на тебе как на псяке шелудивом.
Звенько закашлялся, показалось, что вместе с пойлом в горло заползла какая-то дрянь. Протиснулась глубже, мешая дышать, холодным слизнем бухнулась в живот. Там взорвалось жидким пламенем, Звенько запер дыхание, рожа налилась пунцом, глаза вспучились так, что казалось, лопнут. Тут же отпустило. Звенько выдохнул, как после чарки славского самогона.
- Что за гадость?
- Сам ты... - обиженно поджал губы старик, - Это зелье очень мощное и ценное. Ты вон, всего седмицу тому лежал, краше в домовину кладут, а сейчас, как огурчик! Квеленький правда...
Звенько смутился, хоть никогда сдержанностью в словах не отличался, но тут почувствовал, что зря обидел старика. Привстав на локте, сказал тихо:
- Прости дедушка, ты меня спас, а я как свин... Кабан неблагодарный.
Дед закряхтел польщено, отмахнулся:
- Да чего уж там... Садись, ужинать будем.
Еще десять дней Звенько приходил в себя после жуткого испытания на кресте. От деда узнал, что куяв разбили тогда на голову, гнали разрозненные отряды до самой границы. Настолько ярость артан была сильна, что вторглись в приграничные земли и вырезали всех, включая стариков и детей. Когда пришел Дед Борис, воевать было уже не с кем. Старик рассказал и о том, что стрелу пустил его брат Бойко по приказу Кресана. Именно они, когда артане обрушились на вражеский стан, прорубили к его телу, висящему на кресте, просеку. Устрашенные яростью отца и сына, куявы сами отпрыгивали с дороги, но там где удавалось увернуться от булавы Кресана, падали от длинного меча Бойко. Думали, все, мертв, а когда вырвали штыри, которыми он был приколочен к кресту, Бойко с удивлением и страхом услышал слабый стук сердца. Позвали лекарей, Кресан обещал золота столько, сколько весит Звенько, лишь бы вылечили, спасли... Только дед Репьяк взялся. А вот золота не взял, сказал, что мол, вылечу - заплатишь, а нет, так и платы нет. Только не говорил, как именно спас. Сколько Звенько не допытывался о чудодейном зелье, Репьяк все отмалчивался. В такие моменты становился хмурым, как осеннее небо, шипел на все вопросы злым котом. Или просто уходил, стуча раздраженно клюкой в землю.
- Дед, а дед, кажись все.
- Что усе? - по привычке буркнул дед не оборачиваясь. Руки привычно толкли что-то в ступке, изредка подливали воды, что б кашица не высыхала. - Ты о чем, непутевый?
Звенько взмахивал легким, коротким мечем, делал пробные выпады, колол тень на бревенчатой стене. Перебросив клинок в левую руку, скривился, едва не выронив железку. Сизый шрам над сердцем все еще вздувался исполинской пиявкой, стягивал кожу, разорванные и сросшиеся мышцы с трудом привыкали к работе. Репьяк, не дождавшись ответа, повернулся. Парень натянуто улыбнулся, мол, все в порядке. Выдавил:
- Выходил ты меня дед, здоров теперь, как и прежде. Завтра пойду.
Старик скользнул взглядом по испарине, выступившей на лице парня, опустил глаза на меч, легко подрагивающий в опущенной руке, усмехнулся горько.
- Эх, молодежь... Все спешите к смерти...
Выпрямился, глядя на зардевшегося парня, догадался-таки старый, что побаливает ещё,
- Садись за стол, мне есть, что тебе поведать.
Звенько скис, вот старый, счас молодость начнет вспоминать, как геройствовал, мол, раньше были богатыри, а сейчас... Все старики так поучают.
Уныло протопал к столу.
Репьяк уселся, скрипя суставами за стол, молча, пододвинул миску с кашей парню. Звенько, шепнув благодарность, с аппетитом налёг на еду. Последнее время жрал за троих, израненное тело требовало живительных соков, желудок постоянно ныл, мол, еще, дай еще! Когда ложка заскребла по дну миски, старик буркнул:
- Спас тебя - не я.
Звенько замер с ложкой у рта, медленно опустил руку.
- Как же так? А кто же? Ведь это ты меня выхаживал настоем гад… кхм… целебным.
Репьяк отводил глаза, ковырял взглядом столешницу, узловатые пальцы сплетались замысловатыми петлями, тут же распускались.
- Вот.
Звякнув, на столешницу лёг железный цветок. Вывернутые, причудливо завитые лепестки, посвёркивали синеватыми искорками. Булат – подумал Звенько, - настоящий булат, дорогой и очень крепкий. Какому же мастеру удалось создать такое чудо? Дивясь красоте, осторожно протянул руку, металл кольнул кончики пальцев холодом. Парень с изумлением узнал наконечник стрелы, расплющенный чудовищным ударом, будто молотом по жалу шарахнули...
- Это я вытащил из твоей груди. – прокряхтел старик – ещё на волос глубже и всё… труп. О таком я слышал только в легендах… мол, когда девушка ждёт парня, то её любовь хранит его в битвах, бережёт от зверья и стихии, окружает возлюбленого незримой бронёй, которую ни что не может разрушить.
Звенько потрогал бугрящийся шрам, под тоненькой кожицей зудело. Почему-то вспомнились серые глаза Зоряны, что подобрала его, когда он в образе мыша, отбивался от хорька. Выходила, кормила жуками… улыбка осветила осунувшееся лицо разбойника. Да нет, не может быть! Она жалела мыша, а Звенько не видела даже. Эти легенды не про него.
- Но что не дало булату пробить сердце?
Репьяк, поднял глаза на подранка, усмехнулся криво. В белесых глазах старого лекаря Звенько почудилась грусть и, что не мыслемо, зависть.
- Любовь.
Автор: Филин 
Поиск
