У кого, что есть интересное поделиться? Графоманов бить.
Вот, из моей копилочки.

минус один
Лигал Айс
минус один за бортом минус один к атаке
мой экипаж счёл меня слишком бледной
кто его знает сколько осталось в баке
кто его знает который тут рейс последний
с этим лицом никак нельзя к пассажирам
они же хотят мне верить что некритично
пусть улетают к чёрту ну в смысле с миром
прощай самолётик прощай серебристая птичка
мертвецки смеётся предательски пьяный диспетчер
поедем красотка погода такая шальная
играй мой гормон и плевать что планы на вечер
весна в этот год непременно меня доканает
не повторить бы ошибку жёнушки лота
с корнем из глупого сердца выдрать страницу
как это стрёмно влюбиться в автопилота
уж лучше украдкой шпилить бортпроводницу
сок вишни так пахнет кровью что сносит крышу
ой мама та харя в раме ужель моя ли
мой экипаж в эфире меня не слышит
меня забыли меня сломали меня помяли
ой мама какая драма дрянь дело мама
всё вышло из-под контроля вообще засада
в том чем мы дышим нет кислорода совсем ни грамма
я не хотела чтоб было больно нет нет не надо
такое дело я даже думала сдать билеты
но это то что теперь со мною под кожу вшито
я не живу с тобой на одной планете
ты слишком близко минус один к защите
© Copyright: Лигал Айс, 2009
Свидетельство о публикации №1904133906

Вечер, загораются огни.
Люди в окнах штопают свой быт.
Мы с тобой не станем как они.
Теми, кто по-своему забыт.

Теми, кто живут судьбу губя,
Проходя, как будто бы игру.
Люди в окнах штопают себя,
Чтобы не расклеиться к утру.

Я смотрю на них. Мы не они.
Пробирает дрожью изнутри.
Вечер жадно жжет свои огни,
Словно зазывает: посмотри!

Комнаты нарушив немоту,
Ты спросил, моих не видя глаз:
Почему ты смотришь в темноту?
Я молчала.
Свет горел у нас.

ZLATENTSIA ZOLOTOVA

Черный и толстый падлюка — кот
Крутится у порога.
Видно по наглой морде — ждет,
Чтоб перейти дорогу.

Утром бардак, и весь день такой.
Вот, и опять непруха:
На остановке своей клюкой
Пнула под зад старуха.

Возле работы, очки достав,
Носом я встретил угол.
И в невезенье виню кота
Черного, словно уголь.

Днем я пролил на себя компот.
Больно ударил ногу.
Из-за того, что зараза кот
Мне перешел дорогу.

Брасом, и мне и чертям назло,
Суп рассекает муха.
Вот ведь дурынде такой свезло.
Даже не пала духом.

А на проблемы махну рукой —
В общем, не так уж плохи.
Пусть себе ходит треклятый кот,
Что б его сгрызли блохи!

Но от работы и до моста
Ровной была дорога.
Вечером встретил того кота —
Ждал меня у порога.

«Что ж ты, мохнатый ковер для блох,
День мне с утра изгадил?»
Я потрепал его черный бок,
По голове погладил.

Кот промурлыкал, мол «селяви»
Дал почесать за ушком.
И повернулся ко мне своим
Белым пятном на брюшке.

В ванной я с боем купал кота
Чуть не дошло до драки.
«Хочешь — не хочешь, а в новый дом
Чистым войдешь, собака!»

Сразу не понял я — в чем прикол,
Но на меня из душа
Смотрит опасливо белый кот
С черным пятном на брюшке.

Утро опять началось с забот —
Встретился с дверью носом.
И виноват, может быть не кот,
А зрение в минус восемь?

И пусть с наружи дожди, снега,
Пусть зной, ураган иль вьюга.
Но дома ждет меня верный друг
Или… моя подруга?

Меня прошибает холодный пот.
На пол летит плетёнка.
Меня встречает любимый кот
С оравой цветных Котенков.

И чтобы пушистый смешной бедлам
Не разорвал на части,
Я всем своим лучшим друзьям раздам
Восемь комочков счастья.

© Саша Бест

Я плохая – ты хороший.
Рот от гнева перекошен.
Не кричи – я не глухая.
Ты хороший – я плохая.
Ты моим терпеньем сломлен?
Я терплю – а ты назло мне
Стекла бьешь – я поднимаю.
Ты хороший – я плохая.
Вверх рука – и замер… Ну же!
Я – нормально. Стеклам хуже.
Не посмеешь. Я-то знаю.
Ты хороший – я плохая.
Я тебя не понимала,
Я давила, все прощала,
Ты особый – я простая.
Ты хороший – я плохая.
Лгать – привычка. Мстишь от скуки.
Что? Протягиваешь руки?
В пол колени – надломилось.
Что ж ты плачешь? Что случилось?
Утром холодно в постели?
Как? Когда? Вчера? Неделя…
Почему ты мною брошен?
Я плохая – ты хороший.
Все исправишь? Все сначала…
Почему я замолчала?
Время ниточку развяжет
Дверь за мной закрой…
сквозняк же…

автор: Анна Кубышкина

…И опять приникаю я к ней ненасытно.
Этой музыки теплая, спелая мякоть.
Когда слушаю Шуберта – плакать не стыдно.
Когда слушаю Моцарта – стыдно не плакать.

В этой сказке, в ее тридевятом моцарстве,
позабыв о своем непробудном мытарстве,
моя бедная мама идет молодою,
и сидят мотыльки у нее на ладони.

Ты куда их несешь, моя бедная мама?
Ты сейчас пропадешь за наплывом тумана.
Эта музыка, словно пыльца мотылька,
упорхнувшего в недостижимые страны.
Твоя ноша для Моцарта слишком легка,
а для прочих она непосильна и странна.

И опять ненасытно я к ней приникаю.
И она приникает ко мне ненасытно.
Остается стакан полутеплого чаю
в полутемном вагоне, где плакать – не стыдно… (с)

Понимаешь? Мы носим своих мертвецов под курткой. До дна дней.
Если смерти смотреть в лицо, становится холодней.
Вот приходит. Садится. Парень. Стройный, в глазах медь:
"Я учил тебя. На гитаре... Еще научил петь".

Другой - серый, почти белый. Тогда уже был стар:
"Ну, да. Было такое дело... Ставил тебе удар".
Третья с краешку, на кровати. Прямо ко мне в тыл:
"Помнишь море? Красное платье? Конечно, ты не забыл..."
Четвертый и пятый во тьме комнаты. Рядом. За рядом ряд.
Их шеренги длинны, изогнуты, и все они говорят:
"Я вам руну открыл. Райдо. Шалаш из пяти веток...
Помнишь, ты подпевал радио? Помнишь, как я едок?
Помнишь, рано приехал в город, и я по нему водила?..
Помнишь, сели в блестящий форд, а в нем заиграл Дилан?
Помнишь, помнишь, ты помнишь..."
Помню. Вас, и все эти сказки.
Моих мертвецов шелестит, стонет хорал григорианский,
качается, шепчет, поет, звеня ключами, цепями, пивом...
Мои мертвецы пугают меня. Но делают, блин... счастливым?

Мои мертвецы постоянно со мной. И этот, с глазами-медью,
и красное платье, и старый изгой, и женщина-на-рассвете,
и тот, кто пел обо мне - обо мне! - громко, да не натужно,
и тот, что из двух дюжин камней выбрал один нужный -
они поддерживают меня.
И на пути тоже.
Знакомые, родственники, друзья,
весь легион прохожих.
Хранят.
Я ношу своих мертвецов с собой, из них состоя.

А когда замкнется мое кольцо -
печать, приговор, статья,-
приду к тебе, и скажу: "Помнишь,
про мертвецов? На крыше?

Дай мне куртку. Чего смотришь?
Там холодно так, выше...

Я с тобой. И буду с тобой.
Смерти нет. У меня вышло!

Понимаешь?
У нас - вышло".

(с) Арчет

На исходе двадцатого века,
Когда жизнь непостижна уму,
Как же надо любить человека,
Чтобы взять и приехать к нему.

И. Губерман

как уютно сидеть с друзьями
в недостроенной кухне жёлтой,
запивая проблемы чаем,
посылая обиды к чёрту.

поболтать тихо о наболевшем,
перемыть всем знакомым кости,
погрустить о давно ушедшем,
помечтать обо всём, что после.

хохотать, в унисон сливаясь,
прослезиться, задев больное,
и делиться, ничуть не стесняясь,
уменьшая невзгоды вдвое.

как бесценно на кухне жёлтой
посидеть, обо всём забывая.

и послать все проблемы к чёрту.

и запить все обиды чаем.
(с)

Чтоб сердце не стало калекой
Не мучай печалями душу,
Нет смысла болеть человеком,
Который
тобой
не простужен.
(с)

Время стирает, полощет, сливает, гладит.
Время выбеливает, вычищает, сушит.
Лезвием тонким по клеткам серой тетради,
Ровненько, не задень, подотри получше.
Поаккуратнее вычисти все, что было,
Чтоб не болело, не ныло, не лезло в память.
Чтобы не заходило внезапно с тыла,
Чтобы не обнимало, не смело ранить.
Кто мы там были и кем мы тогда не стали.
Ветер в лицо, снега не было, страх на воле.
Вот посмотри, время вычистило детали,
И все белым бело, только тронуть больно. (с)

Стеганое небо мягко греет / землю, и прозрачен, и лучист/ каждый шов;
красуясь, по аллее / нарезает велосипедист / петли и зигзаги;
как ракета, /носится кобель, зачем – бог весть,
и горит, пропитанная светом,/ черная взъерошенная шерсть;

это всё - девица в платье пёстром
(на щеке её – царапина),
лопоухий мальчик, тот, что смотрит
из полуоткрытого окна,
даже дырка у меня в кармане
от расчёски или от ключа –
всё, по сути, – лишь изнанка ткани,
золотом расшитой, как парча.

На «лице» этой ткани - незримой иголкой –
осторожно, воздушно, намеком, едва –
вышивается смысл, проявляется образ,
лишь усилье одно – и проступят слова. (с)

Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь — заведомый плач
по тебе и по мне.

Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.

Иосиф Бродский

Римма Казакова

Кто победит в
нелепом этом споре?
Кто разрешит для нас с тобой его?
Не стоишь ты моей прекрасной боли,
я холода не стою твоего.
Нам друг для друга суждено остаться:
мне – слабостью, немыслимой в борьбе,
и бесполезной, если разобраться,
бездушной, скучной силою – тебе.

СОЛА МОНОВА

Этот феномен давно изучен,
Грабельки видишь - перескочи.
Будешь любить меня невезучей?
Или найдёшь миллион причин?

Сделаешь что бы ни попросила?
Купишь, доставишь любой ценой…
Будешь любить меня некрасивой?
Будешь гулять с некрасивой мной?

Что ты надулся и хмуришь брови?
Ты недоволен - тебя трясёт…
Будешь любить меня нездоровой?
Ладно… Закончила… Это - всё…

Просто вопросы в порядке бреда -
Их иногда задают родным…
Ты, безусловно, мне очень предан

Два раза в месяц… по выходным…

а над городом - ночь, и какой-то неопытный бог
разложил свои карты и ждет, кто же станет молиться.
карты врут [карты врут сорок тысяч веков]
город спит, и у спящих такие красивые лица.

а над городом - мы [на каком-то своем этаже]
мы на уровне бога, но мы не раскрыты как карты.
город стар, как любое земное клише,
город монументально нанизан на оси Декарта.

а над городом - ночь...

а над городом - бог, он не верит в каноны наук,
у него короли между пальцами крутятся вёртко!
город стар, он - всего лишь творенье земли,
а любое земное однажды становится мёртвым.

а над городом мы занимаем свои этажи,
и нам хочется верить во что-то, что просто не лживо
мы вдвоем, будем верить друг другу и жить,
потому что у города с богом пока не сложилось...

а над городом - ночь...

/Сола Монова/

Развлекайся, девочка, сколько хочешь.
Заведи кота или, может, друга.
Босиком танцуй по бордюру ночью,
а стихи пусть будут твоим досугом.
Жги костры и звёзды, срывай рябину
и из ягод вешай на шею бусы.
Будь счастливой, искренней, смелой, сильной.
Не скрывай ни слёз, ни улыбок. Чувствуй,
как тебя любовно ласкает ветер,
как приносит сказки из стран востока.
Этот мир прекрасен и чист, и светел.
Наша жизнь щедра, хоть порой жестока.
Собирай листву в желтизну букета
и храни её между книжных строчек.
Темнота - одна из сторон монеты.
Пустота - ненужное мненье прочих.
Шей из тюлей юбки длиной до пола
и храни узоры из звёзд на рёбрах.
Будь везде "своей". Будь везде, как дома.
Отличай, пожалуйста, злых от добрых.
Веселись взаправду, встречая осень.
Отпускай синицу из рук да в небо.
Наслаждайся запахом мхов и сосен
и мешай в сознании быль и небыль.
Навари варенья с еловых шишек,
собирай грибы и плети корзины,
распиши поверхность кастрюль и крышек,
насуши орехов на злую зиму.
Помогай, чем сможешь и если можешь.
Не рыдай на публику, бесполезно.
Не вини себя за проступки в прошлом.
Ври кому угодно, с собой - будь честной.
Вырезай снежинки с дневной газеты.
Подпевать колонкам не нужно тихо.
Если очень хочешь, то верь в приметы.
Сохраняй, что держит тебя счастливой.
Если хочешь, выкинь часы из дома.
Мы же помним, время не любит спешки.
Открывайся новым чудным знакомым,
но при этом помни всегда о прежних.
Развлекайся, девочка, сколько хочешь.
Покажи любимым, что значит счастье.
Не храни обиду меж рифм и строчек.
Улыбайся, девочка. Улыбайся...

Стефания Романова

а вдруг?
любой подкроватный монстр,
не страшен, суров, ершист.
не взор свиреп, и не коготь остр,
а бархатен и пушист?
игрив, забавен и большеглаз,
ухожен, лощен, душист,
и в пару сотен десятков раз
добрее и лучше нас?

не зол, не опасен, как мир вокруг,
где наши немы умы,
а добрый друг, и по факту, вдруг?

чудовища...
это...
мы?

Эль Кеннеди

Жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки. Как и все, становились старше. На балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. В общем, в принципе - не тужили. С расстановочкой жили, с толком. Берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. А в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.
Время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки. Фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. И змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась. Санки ржавились и рыжели. Испарялся закрытый гуччи. Жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.

Он пришёл, как всегда, внезапно. Мыла окна, и поскользнулась. В тот же день, он упал с инфарктом. В этот дом они не вернулись.

Две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. Полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.

На помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. Платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. В куче с хламом - духи от гуччи.

Вот для этого жили-были.
Вот такой вот "особый случай".

Мальвина Матрасова

Всё просто… Выходит солнце
И греет наш мир лучами…
Мы любим с собой бороться
И всё усложняем сами.
Привыкли учить кого-то,
Советы раздав небрежно…
А вот у луны работа –
Светить для влюблённых нежно…

Всё просто… Дожди прольются.
Потом расцветут ирисы…
А люди за счастье бьются,
Забыв вариант – делиться…
Достатка у Бога просят,
Но главный достаток самый –
Ребёночка сладкий носик,
Прижавшийся к щёчке мамы…

Всё просто. Заходит солнце,
Чтоб мы от любви сияли…
И новая жизнь забьётся,
Семью озарив лучами…
Мы всё усложняем часто…
Что в будущем – нам важнее!
Не видя сегодня счастья,
Не факт – что потом успеем…

Всё просто – любить и верить,
Ценить каждый день, мириться…
Прощать, а не хлопать дверью.
Друг друга жалеть учиться…
А время текло… Менялось
С роддома и до погоста –
Рождение, юность, старость…
И вечный покой... Всё просто.

Ирина Самарина-Лабиринт, 2016

22 ИЮНЯ

Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.

Там, в толпе, средь любимых, влюблённых,
Средь весёлых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зелёных
На окраины молча спешат.

Им нельзя задержаться, остаться -
Их берёт этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.

Окликать их и звать их - напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.

/Вадим Шефнер, 1961/